«Символическое прошивает воображаемое. При этом пустую речь стоит относить к цепочке означающих "собственное я - другой - воображаемое", а полную речь к "субъект речи - Другой-символическое". Но как отличить эти две речи "технически"? Когда оговариваешься на сеансе - это момент полной речи? А потом в страхе начинаешь защищаться, - это ее продолжение?»
В вопросе Нины я хотел бы выделить два момента. Во-первых, о полной и пустой речи. Понятие полной речи Лакан использует в самом начале своего учения и потом не вспоминает о нем. Почему? Возможно, потому что полная речь недостижима, она возможна только в пределе (в математическом смысле). Полная речь это, скорее, метафора, и поэтому, двигаясь в сторону математизации, Лакан это понятие оставляет. Во-вторых, и это очень интересно, это необычный ракурс, который задает нам наша коллега. Это точка зрения с кушетки! Попробуем порассуждать и зададимся вопросом, что может дать изучение теории психоанализа тому, кто свой анализ делает? Какую дополнительную прибыль он может получить? Ведь условие для всех одно – говорить все, что приходит в голову, говорить свободно вне зависимости от цели, которая привела вас к аналитику.
Несомненно, что изучающий теорию имеет на психоанализ в той или иной степени сформированный перенос, а, следовательно, и на аналитика, чем облегчает последнему его работу. С другой стороны, для изучающего теорию она сама является своеобразной картой, схемой его движения. Это как готовая картотека с подписанными ящичками, куда исследователь может свои находки сложить и гарантированно не запутаться. Хотя это, скорее, подход со стороны обцессии. Продолжая эту логику можно предположить, что обцессивный субъект таким способом будет аннулировать аналитика и занимать его место. Это свойственно всемогущему невротику навязчивости, который не хочет и не опустится до принятия помощи от кого бы ни было, а в данном случае от аналитика. Он все знает сам! Обцессивный субъект стремится занять мест Большого Другого, А. Но это Другой пассивный, Другой который остается, скорее, на стороне зрителя. Подобная стратегия позволяет одновременно разрушить и сохранить Другого, к которому обцессионел испытывает самые что ни на есть амбивалентные чувства. Так он разрушает Другого – аналитика, но создает Другого – себя. Он создает Другого, но это Другой – зритель, Другой пассивный, безопасный. И т.д. Второе место обцессивного субъекта – это воображаемая ось, где он смело и безрассудно в бесконечном развлечении разыгрывает всяческие трюки со своим объектом - «обцессивный невротик всегда разыгрывает представление». В данном случае объектом выступит его аналитик. И все бы ничего, но место Субъекта, место откуда могла бы исходить та самая «полная» речь не задействовано – субъект слишком занят попыткой усидеть на двух стульях autre и Autre. Кроме того, поскольку место Большого Другого занято им самим, то интерпретации исходящие, хотя бы время от времени, от аналитика, будут до него доходить с трудом. И с еще большим трудом они будут приниматься. Обцессивный субъект сам занимает место Другого, место Господина и Зрителя, наблюдающего за происходящим на сцене действом. Как moi сам задействован в представлении, в бесконечных играх с рядом объектов. Но это не Другая Сцена. Эта сцена здесь и сейчас. Таким образом, желание обцеcсивного субъекта, его бессознательное желание остается в тени, как если бы его не существовало.
Отложим в сторону логику обцессии и вернемся к вопросу о пользе изучения теории. Какую пользу можно извлечь немедленно, tout de suite? Могу предположить, что здесь можно обращать внимание не на речь, но на некие разрывы, поломки в речи. Например, на забывание – «хотел рассказать вам то и еще это и еще … Забыл!». Это забытое самое интересное. На оговорки и на отрицание сказанного, о которых уже напомнила нам Нина. На внезапный обрыв мысли – говоришь, говоришь и ... вдруг речь останавливается. Нечего сказать, нет мыслей в голове, кончились слова? Почему? К чему приблизились твои размышления? Смутные мысли – «я вот хочу сказать о …, но не знаю как, не могу это даже описать, это как бы, что-то типа, вроде и т.д». Что же это такое не символизированное? Странные мысли – «я вот подумал, вернее эта мысль пришла ко мне сама, но она очень странная и я не знаю, говорить ли ее». Обязательно говорить! Кроме того можно обратить внимание на внезапно возникновение мыслей об аналитике - как он выглядит, что за пиджак на нем сегодня и т.д. Или ощутить его присутствие – как он скрипит стулом или кашляет. Два последних примера имеют отношение к актуализации переноса и указывают на сопротивление, а это означает, что вы говорили только что-то действительно важное.
Я не предлагаю, конечно, перенос интерпретировать. Это не должны делать и аналитик, хотя такая практика присутствует в Эго-психологии. Мы не можем интерпретировать перенос, поскольку не можем выйти за его пределы. Не существует такой метапозиции. Аналогичным образом нет такой позиции вне языка, откуда мы могли бы говорить об языке, не прибегая к языковым средствам, и таким образом, мы остаемся внутри его. Предлагать анализируемому пойти «по ту сторону» переноса означает предлагать ему развивать свою наблюдательность, свое внимание. То есть развивать Эго, что, как мы уже знаем, не есть психоанализ. Кроме того, это развивающееся Эго строится по подобию Эго аналитика. Это ведет к идентификации с аналитиком, что опять же не есть психоанализ. Лакан предлагает потихоньку сталкивать анализанта с нехваткой собственного бытия, а не восполнять эту нехватку посредством идентификации с аналитиком, пусть даже и самым замечательным.
Лакан называет идентификацию с другим «malheur de l’être» – несчастье, неудача бытия. В идентификации с другим субъект лишается шанса встретится с собственной нехваткой, и выстроить эффективные отношения с ней. Вот действительно, несчастье!
