Психоанализ и психотерапия.

В новом году хочу вернуться к вопросу, который я озвучил за несколько дней до его наступления в полемике на Фэйсбуке с моим другом Натальей. Это вопрос радикального отличия психоанализа от психотерапии. Я утверждал абсурдность и бессмысленность выражения «психоаналитическая психотерапия». J

Для прояснения своего мнения, для начала я хочу сослаться на книгу, которая не может вызвать каких-либо нареканий у представителей психоанализа какой бы то ни было школы и ориентации. Это словарь по психоанализу Лапланша и Понталиса по психоанализу. В ней на странице 394-396 психоанализ трактуется очень широко. Во-первых, он описывается как наука, что выдает скорее желание авторов, чем реальное положение дел. Тем более, что научность, в классическом понимании науки, психоанализа выглядит проблематичным и по сей день, несмотря на привнесенный Лаканом в теорию анализа математический аппарат. Во-вторых, в словаре психоанализ делится на три уровня. А именно: 1. метод исследования бессознательного. … в основе метода лежат прежде всего свободные ассоциации; 2. психотерапевтический метод лечения; 3. совокупность теорий структурирующих данные полученные в результате исследования. Однако чуть ниже, на той же странице мы видим выдержки из статьи 1922 года, где сам Фрейд говорит, что психоанализ это 1. Способ исследования бессознательных психических процессов; 2. Метод лечения невротических расстройств, основанный на этом исследовании (!); 3. Ряд концепций возникающих в результате этого исследования.

Как видите, первый и третий пункт совпадают. Психоанализ это практика, представляющая из себя исследование бессознательного и корпус теорий данные этих исследований структурирующий. С этим не поспоришь. И то, что практика, и то, что есть теория феномены этой практики объясняющая. По поводу практики у Лакана есть фраза: «психоанализ всегда прикладной и прикладывается он в клинике».

Занятно, что в первый пункт авторы вносят дополнение, которого нет в исходном фрейдовском тексте. Лапланш и Понталис уточняют, что в основе психоаналитического метода лежат свободные ассоциации. То есть субъекта призывают говорить, говорит все, говорить свободно, говорить все, что приходит ему в голову. Или, говоря словами Лакана, необходимо дать слово субъекту, субъекту бессознательного, который почитается истинным субъектом. Только таким способом можно достигнуть основной цели психоанализа - получить доступ к бессознательному.

Но откуда в словаре взялось слово «психотерапия»? Фрейд говорит, что в результате психоанализа происходит избавление от симптома. Избавление от симптом происходит. Иногда. Но является ли это целью аналитической терапии?

В психоанализе человек говорит свободно все, что ему приходит в голову. А аналитик очень часто ничего не говорит. Иногда, он ничего не говорит очень подолгу. Только «здравствуйте», да «остановимся здесь», да «жду в среду», или «через полчаса». То есть действует основное правило психоанализа (смотри страницу 348 того же словаря). В отличие от психоанализа, где личность аналитика минимизирована, где «аналитик платит своей личностью за анализ», психотерапевт редко молчит. Теми или иными средствами, как минимум расспросами, он формирует сознание пациента, его отношение к окружающей действительности и т.д. Психотерапия это способ психического воздействия на больного с целью его излечения.

Еще: цель психотерапии устранить болезненные отклонения. Но о каких отклонениях идет речь, если понятие нормы в психоанализе отсутствует? Для психоанализа есть только субъект, который тем или иным способом закрепился, насколько у него это получилось, в реальности трех регистров. И симптом, даже от которого он мучительно страдает, также выполняет некоторую функцию. Даже если это бред или галлюцинация. Таким образом, избавление от доставляющего страдание симптома достигается в психоанализе как цель косвенная. На симптом психоаналитик не очень-то обращает внимание. Для него симптом важнее со стороны функции, которую он выполняет. Цель воздействовать на симптом никогда не ставится в аналитической терапии. Аналитик знает, что это бессмысленно. Бессмысленно потому что наслаждение найдет свою лазейку и на месте симптома, который субъект оставит в результате воздействия терапевта или в результате трансферентной любви к тому же терапевту, образуется новый симптом. Новый, и, скорее всего, более патологичный. В психоанализе в режиме свободного речения субъекту предоставляется возможность от своего симптома отказываться постепенно. Симптом в психоанализе не исчезает, но мутирует, трансформируется. И большое клиническое искусство эту трансформацию предвидеть.

Но для этого надо, как минимум, свое психоаналитическое образование начать. И в этом начале заняться четким определением того, что собираешься делать, определить свою будущую деятельность через отрицание, через апофатику. Я вот тут предложил свое видение отличия психоанализа от психотерапии. И различие это очень простое: психоанализ ориентирован на бессознательное, психотерапия нацелена на симптом. Второе важное отличие: управление трансфером. Есть использование трансфера – психоанализ. Нет, или есть только болтовня о чувствах – не психоанализ, а иногда даже не психотерапия!

Несомненно, что многие не согласятся со мной. Особенно психотерапевты. Конечно, только некоторые! Я сам знаю нескольких специалистов пси, которые успешно занимаются психотерапией и говорят что он не психоаналитики. Но таких, как мне кажется, меньшинство. Занятно, что чем успешней психотерапевт, тем менее он нуждается в том, чтобы аналитиком называться. Ведь так приятно быть немножко психоаналитиком! Но немножко аналитик, это как немножко беременная девушка. J

Очень хорошо к моей мысли о психотерапевтах, которые начитались Фрейда и представляют себя психоаналитиками, подходит последняя фраза статьи Словаря: «Мода на психоанализ привела к тому, что многие авторы стали называть этим словом деятельность, которая по своему содержанию, методам и результатам лишь поверхностно связана с психоанализом в собственном смысле этого слова».

Путем «Проселка».

На днях я посетил очень занятный семинар. Это был семинар на выставке, которая называлась «Проселок» в AllGallery (Большая Морская, 3-5). Автор выставки, петербуржский художник Илья Орлов назвал ее так, поскольку, во-первых, там действительно много проселочных дорог – в прицеле его внимания сегодня оказался пейзаж. Но также и под влиянием (если прилично так сегодня писать) известной работы Хайдеггера «Проселок». Именно поэтому семинар носил красивое и романтичное название «Здесь был Мартин».

Семинар на выставке оказался совсем не академичным, и не имел какого-либо четкого и заготовленного плана, кроме нескольких персон заранее согласившихся принять в нем активное участие. Скорее он предполагал живую реакцию пришедших на него, что только добавляло ему симпатичности. Первым из приглашенных на семинар выступал политический философ Артем Магун, который дойдя в свих рассуждениях о Хайдеггере до понятия наслаждения, решил «передать пасс» и предложил мне, как «специалисту по наслаждению» что-нибудь сказать. Я не стал отказываться, поскольку имя Хайдеггера не чуждо психоанализу. Эти два титана – Лакан и Хайдеггер представляют собой величины одного порядка, и, возможно, поэтому их связывали дружеские отношения. Я не специалист по Хайдеггеру и не могу сказать о влиянии на него Лакана, Но некоторое влияние Хайдеггера на Лакана чувствуется в ранних семинарах. Мы можем вспомнить понятие Символического и «язык отпускающий в бытие», или Ваза из лакановской оптики и Чаща из «Вещи» Хайдеггера.

Итак, сначала я согласился выступить, а потом решился это записать. Вот этот текст:

Мне немного удивительно выступать сегодня здесь, потому что я далеко не искусствовед и говорить о живописи мне не совсем привычно. А вот удивляться я привык – это необходимое и даже обязательное качество в моей профессии. Я, правда, не уверен, что это можно назвать профессией, поэтому скажу так: мой симптом – быть психоаналитиком.

И именно из этой точки я хочу сказать сегодня несколько слов. Сразу оговорюсь, что не собираюсь делать психоанализ автора по его произведениям. Это невозможно. Анализировать можно только живого субъекта, который говорит и слышит. Во всех прочих случаях речь может идти о психоаналитическом методе – о расшифровке означающих, совокупность которых представляет собой произведение искусства.

В своей расшифровке я буду опираться на несколько психоаналитических концептов. Во-первых, это понятие Реального, Символического и Воображаемого. Воображаемое это образы, которые сформированы по образу себя самого – вспомним лакановскую стадию зеркала. Символическое это язык, это слово, это система означающих. Реальное это невозможное, нечто хаотичное и не символизированное. Во-вторых, это удовольствие и наслаждение. Удовольствие мы можем понимать здесь в обычном смысле – то, что нам приятно, то, что приносит нам удовольствие. А вот наслаждение это понятие более сложное, можно сказать, что наслаждение это удовольствие которое переходит в боль. Предельное наслаждение это смерть. И наслаждение связано с Реальным, а Символическое и Воображаемое образуют вуаль, защищающую от невозможного. Они защищают субъекта, но лишают тем самым полноты бытия. И таким образом, в психоанализе субъект, субъект бессознательного, это субъект расщепленный. Он расщеплен на патологического кантовского субъекта, который посвящает себя поискам удовольствия и ориентируется при этом на соответствующие ему по природе блага, и, субъекта загражденного, которому никакое благо не соответствует и чье удовольствие не является признаком какого бы то ни было блага. Этим субъектом руководит уже нечто лежащее по ту сторону принципа удовольствия.

Возможность говорить здесь для меня крайне приятна. И сегодня я хочу говорить используя наиболее знакомый мне способ. Это такой трюк, на который опирается психоанализ и который выражает саму его суть. Это принцип свободных ассоциаций, который подразумевает предоставление слова субъекту. Субъекту предлагается говорить все, что приходит в голову – только так мы можем подобраться к нему, к его истине.

Первая ассоциация:

Я прочитал, что живопись Ильи Орлова сравнивают с романтиками 17 века, а сам он говорит о зачарованности классической живописью Голландии и Франции того же периода. Я этого не увидел. Я разглядел в работах Ильи Орлова черты живописи следующего века – века 18, века рококо. Поясню в чем.

Как вы знаете, Рококо пришло на смену строгому помпезному парадному монументальному религиозному и высокоморальному барокко. В центре внимания барочного искусства стоит деяние человека ради системы. Человек представлен исключительно как часть системы – религиозной, социальной, политической. Человек представлен только как означающее – король, кардинал, святой, юродивый, как часть символического. Можно сказать, что барокко это изображение дискурса Мэтра, где как вы знаете, места субъекту, субъективности, желанию нет. Совсем иное дело Рококо, которое репрезентует нам усталость от тотального порабощения законом языка, и призывает к наслаждению. Это период когда субъект начинает поднимать голову, на сцену выходит фантазм, и живопись, как наиболее чувствительная к переменам из всех искусств, меняет свое декорации. Вот что написано во Всеобщей истории живописи Мутера: «Сцена редко разыгрывается поблизости с парадным дворцом. Придворная жизнь надоела. … Красивее великолепного дворца кажутся … лес и поле.» Лес и поле это реальность в которой возможно наслаждение, тогда как в присутственном месте – дворце или храме наслаждению места нет. Там возможно только исполнение долга, только служение бесконечной череде мэтров и санта-мэтров, а также истинному Господину человека – означающему.

Еще цитата: «Ватто создает особый пейзаж. Как ни мало не похож его ландшафт на парки Ленотра, не похож он и на прозаическую действительность.»… Болезненно-утонченные краски… тихо в кротком сиянии покоится земля…дрожат в мягком воздухе бледно-зеленые верхушки деревьев… все сливается в серебристой дымке сумерек… это излюбленный час Ватто». Посмотрев на работы вокруг можно с уверенностью сказать, что сегодня Ватто не одинок.

Однако, вы тут же спросите меня, а где же привычные актеры картин Рококо - все эти клоуны, дамы, кавалеры. В картине чего-то не хватает, там нет героя. Ответ прост – герой картины это вы сами. Как автор хокку, Илья Орлов заставляет нас с вами стать активным участников его творчества. Он предлагает нам место субъекта. И этот трюк с одной стороны отсылает нас к феноменологии – в заголовке стоит Хайдеггер. С другой, это делает живопись Ильи по настоящему современной, отсылающей нас к практике перфомансов, инсталляций и прочих интерактивных штук. Думаю, что здесь можно вспомнить иконопись с ее обратной перспективой, где Божественное око взирает на нас. Работы Ильи Орлова имеют обратный эффект обратной перспективы. Здесь не Бог смотрит на человеко-объект, но субъект смотрит на мир и в мир. Это мужественный субъект, поскольку он взирает по ту сторону мира означающих. Это одинокий субъект, поскольку Богу здесь нет места. Он здесь представлен только в качестве истинного бога – Реального.

Мне кажется, что часто именно Реальное пытается ухватить художник, когда рисует пейзаж. Но сегодня понятие пейзажа забыто. Вспомним недавнюю выставку «русский пейзаж» у Гельмана. Там не было пейзажей в обычном понимании, там было представлено засилье объектов, а сама идея писать обычный пейзаж высмеивалась. Реальное сегодня не в моде. В моде мир объектов, мир означающих. Мир симулякров, если хотите. И работы Ильи Орлова это весточка, это открытка из реальности в наш мир симулякров. Современный мир означающих говорит нам: «наслаждайся!». Наслаждение доступно, его можно купить, объект «а» в зените. Это прекрасно показывает нам Уорхолл своими растиражированными объектами. Но это наслаждение - обман, рынок предлагает нам лишь эрзац. И Илья Орлов, который рисует пустоту фабрик Обводного на упаковке супового концентрата, выступает как анти-Уорхолл. Илья стремится найти место свободное от означающего, а, следовательно, и от наслаждения Другого. Поэтому и заброшенные места – Обводный, Воздухоплавательный парк, в городе, спланированном по методу Ленотра. Эти места как вакуоль свободная от наслаждения Другого.

Это очень искреннее стремление. Это не протест, это не бунт. Это поиск. И сегодня в этом поиске Илья Орлов идет скорее уже не против, но дальше, за, по ту сторону Уорхолла. Илья Орлов обнажает обман, как пытались его обнажать и ранее – вспомним «Послов» Гольбейна, только своими художественными средствами. Он вскрывает Уорхолла как детскую игрушку, чтобы показать нам, как она устроена, и где находится пружинка. Он выворачивает его, чтобы показать нам изнанку «счастья» потребления, потребления означающих. В отличие от Уорхолла, Илья Орлов не иронизирует над ситуацией, он ее анализирует. А дорога, проселок, который он рисует и который он ставит в заголовок своей выставки, это его путь, путь означающих, которым идет художник и ученый «по ту сторону Уорхолла». И это была моя вторая ассоциация.

Третья ассоциация:

Уже здесь я прочитал текст куратора выставки и обнаружил там занятную отсылку к психоанализу. Маленькая цитата: «слои изображения пробиваются друг свозь друга». Это ли не фрейдовское описание психического аппарата? Я имею в виду Фрейдовскую подзорную трубу, в которой световой луч от реального объекта проходит через череду искажающих его линз, и в итоге мы видим изображение предмета в месте, где его нет и никогда не было. А каков он на самом деле, для нас остается не ясным. Мы полагаемся только на видимость. Эти линзы – метафора более ранних впечатлений, зафиксированных в наших комплексах и установках. Слои краски это как слои восприятия, через который проходит луч света. Как Фрейд обнажил устройство психики, так Илья Орлов обнажает устройство нашего восприятия, устройство нашего видимого мира.

Подытоживая, можно сказать, что Илья Орлов обнажает нехватку бытия скрытую под покровом кажущейся полноты и благополучия в обществе потребления. И это психоаналитическая работа – помочь субъекту обнаружить нехватку. Поэтому я с большим удовольствием приветствую своего коллегу и желаю ему дальнейших успехов!

P.S.

Уже сказав все это, я подумал, что неплохо было бы название нашей встречи переделать. Не «Здесь был Мартин», но «Здесь Мартин, Жак и Илья пытаются Быть».

P.P.S.

В процессе дискуссии родилась мысль, что само обращение Ильи Орлова к традиционной технике письма на традиционном холсте традиционных пейзажей есть продолжение его стремления найти свободу от наслаждения Другого – ведь холст мы можем рассматривать как экран от взгляда Другого. Как вы думаете?

Неудавшийся комментарий.

«Символическое прошивает воображаемое. При этом пустую речь стоит относить к цепочке означающих "собственное я - другой - воображаемое", а полную речь к "субъект речи - Другой-символическое". Но как отличить эти две речи "технически"? Когда оговариваешься на сеансе - это момент полной речи? А потом в страхе начинаешь защищаться, - это ее продолжение?»

В вопросе Нины я хотел бы выделить два момента. Во-первых, о полной и пустой речи. Понятие полной речи Лакан использует в самом начале своего учения и потом не вспоминает о нем. Почему? Возможно, потому что полная речь недостижима, она возможна только в пределе (в математическом смысле). Полная речь это, скорее, метафора, и поэтому, двигаясь в сторону математизации, Лакан это понятие оставляет. Во-вторых, и это очень интересно, это необычный ракурс, который задает нам наша коллега. Это точка зрения с кушетки! Попробуем порассуждать и зададимся вопросом, что может дать изучение теории психоанализа тому, кто свой анализ делает? Какую дополнительную прибыль он может получить? Ведь условие для всех одно – говорить все, что приходит в голову, говорить свободно вне зависимости от цели, которая привела вас к аналитику.

Несомненно, что изучающий теорию имеет на психоанализ в той или иной степени сформированный перенос, а, следовательно, и на аналитика, чем облегчает последнему его работу. С другой стороны, для изучающего теорию она сама является своеобразной картой, схемой его движения. Это как готовая картотека с подписанными ящичками, куда исследователь может свои находки сложить и гарантированно не запутаться. Хотя это, скорее, подход со стороны обцессии. Продолжая эту логику можно предположить, что обцессивный субъект таким способом будет аннулировать аналитика и занимать его место. Это свойственно всемогущему невротику навязчивости, который не хочет и не опустится до принятия помощи от кого бы ни было, а в данном случае от аналитика. Он все знает сам! Обцессивный субъект стремится занять мест Большого Другого, А. Но это Другой пассивный, Другой который остается, скорее, на стороне зрителя. Подобная стратегия позволяет одновременно разрушить и сохранить Другого, к которому обцессионел испытывает самые что ни на есть амбивалентные чувства. Так он разрушает Другого – аналитика, но создает Другого – себя. Он создает Другого, но это Другой – зритель, Другой пассивный, безопасный. И т.д. Второе место обцессивного субъекта – это воображаемая ось, где он смело и безрассудно в бесконечном развлечении разыгрывает всяческие трюки со своим объектом - «обцессивный невротик всегда разыгрывает представление». В данном случае объектом выступит его аналитик. И все бы ничего, но место Субъекта, место откуда могла бы исходить та самая «полная» речь не задействовано – субъект слишком занят попыткой усидеть на двух стульях autre и Autre. Кроме того, поскольку место Большого Другого занято им самим, то интерпретации исходящие, хотя бы время от времени, от аналитика, будут до него доходить с трудом. И с еще большим трудом они будут приниматься. Обцессивный субъект сам занимает место Другого, место Господина и Зрителя, наблюдающего за происходящим на сцене действом. Как moi сам задействован в представлении, в бесконечных играх с рядом объектов. Но это не Другая Сцена. Эта сцена здесь и сейчас. Таким образом, желание обцеcсивного субъекта, его бессознательное желание остается в тени, как если бы его не существовало.

Отложим в сторону логику обцессии и вернемся к вопросу о пользе изучения теории. Какую пользу можно извлечь немедленно, tout de suite? Могу предположить, что здесь можно обращать внимание не на речь, но на некие разрывы, поломки в речи. Например, на забывание – «хотел рассказать вам то и еще это и еще … Забыл!». Это забытое самое интересное. На оговорки и на отрицание сказанного, о которых уже напомнила нам Нина. На внезапный обрыв мысли – говоришь, говоришь и ... вдруг речь останавливается. Нечего сказать, нет мыслей в голове, кончились слова? Почему? К чему приблизились твои размышления? Смутные мысли – «я вот хочу сказать о …, но не знаю как, не могу это даже описать, это как бы, что-то типа, вроде и т.д». Что же это такое не символизированное? Странные мысли – «я вот подумал, вернее эта мысль пришла ко мне сама, но она очень странная и я не знаю, говорить ли ее». Обязательно говорить! Кроме того можно обратить внимание на внезапно возникновение мыслей об аналитике - как он выглядит, что за пиджак на нем сегодня и т.д. Или ощутить его присутствие – как он скрипит стулом или кашляет. Два последних примера имеют отношение к актуализации переноса и указывают на сопротивление, а это означает, что вы говорили только что-то действительно важное.

Я не предлагаю, конечно, перенос интерпретировать. Это не должны делать и аналитик, хотя такая практика присутствует в Эго-психологии. Мы не можем интерпретировать перенос, поскольку не можем выйти за его пределы. Не существует такой метапозиции. Аналогичным образом нет такой позиции вне языка, откуда мы могли бы говорить об языке, не прибегая к языковым средствам, и таким образом, мы остаемся внутри его. Предлагать анализируемому пойти «по ту сторону» переноса означает предлагать ему развивать свою наблюдательность, свое внимание. То есть развивать Эго, что, как мы уже знаем, не есть психоанализ. Кроме того, это развивающееся Эго строится по подобию Эго аналитика. Это ведет к идентификации с аналитиком, что опять же не есть психоанализ. Лакан предлагает потихоньку сталкивать анализанта с нехваткой собственного бытия, а не восполнять эту нехватку посредством идентификации с аналитиком, пусть даже и самым замечательным.

Лакан называет идентификацию с другим «malheur de l’être» – несчастье, неудача бытия. В идентификации с другим субъект лишается шанса встретится с собственной нехваткой, и выстроить эффективные отношения с ней. Вот действительно, несчастье!